Память все решительней, но обоснованно входит в нашу жизнь, не только ликвидируя белые пятна истории, но и заставляя влиять на ускорение сегодняшних поисков и принимать конкретные решения.
Никто не забыт и ничто не забыто – этот патриотический лозунг ЦК ВЛКСМ 60-х годов остается священным и сегодня и относится ко всем. И к жертвам фашизма, и к первой той беспощадной машине уничтожения, которая не дала даже погибнуть, сражаясь все с тем же фашизмом. Но в Победе над ним все равно есть капля крови и погибших безвинно. Достойный мемориал погибшим в войне воздвигнут, хотя и с опозданием на полвека. А вот будет ли воздвигнут памятник погибшим от беззакония? Этот вопрос волнует миллионы людей, и он остается открытым. А в ожидании этого решения, которое, будем надеяться, не за горами, что нам мешает почтить или вспомнить о некоторых из них, «некоторых», но не всех погибших от рук политических палачей в форме госбезопасности. Чьи имена не надо разыскивать следопытам – они широко известны, и о них пойдет разговор в этой статье, разговор тяжелый, и даже трагический, но это наша история, которую и должна хранить наша человеческая память.
Сначала цитата из книги выдающегося маршала Советского Союза Кирилла Афанасьевича Мерецкова «На службе народу»: «Наступило утро второго дня войны, тогда еще занимал пост заместителя наркома обороны СССР, генерала армии, находился в Прибалтике, руководя сопротивлением наших войск фашистским захватчикам. Я срочно получил вызов в Москву и в тот же день, то есть 23 июня 1941 года, был назначен постоянным советником при ставке Главного командования».
Дальше в книге просвет и он длился до сентября 1941 года, а что же было между 23 июня и сентябрем 1941 года, это только можно узнать из архива Министерства обороны и воспоминаний самого военачальника. В сентябре 1941 года я получил новое назначение и в связи с этим был вызван в кабинет Верховного главнокомандующего. И. Сталин, сделал несколько шагов навстречу и сказал: «Здравствуйте, товарищ Мерецков! Как вы себя чувствуете?». У Верховного были все основания задать генералу этот вопрос, ибо он хорошо знал, где и как провел полководец те месяцы после 23 июня 1941 года. И сам генерал помнил, конечно, о них ничуть не хуже, чем его спросил И. Сталин в ставке. 24 июня 1941 года заместитель наркома был арестован. Что случилось с ним за это время, из его книги не узнаешь, поэтому и просвет, а узнаем мы уже из уголовного дела из архива.
А его «автор» – один из самых кровавых бериевских палачей Лев Шварцман. «Физические меры воздействия», – заявил Шварцман уже в качестве подсудимого в 1955 году, – применяли к Мерецкому сначала высокие должностные лица, имелись в виду ближайшие сподвижники Берии Меркулов и Влодзимирский, а затем и я со следователями Зименковым и Сорокиным. Его били резиновыми палками. На Мерецкова до ареста имелись «показания» свыше 40 свидетелей о том, что он являлся участником военного заговора. В частности были «показания», что он сговорился с Корком и Тухачевским, «выдающиеся полководцы, казненные в 1937 году по так называемому «заговору военных в армии», и дать бой И. Сталину».
Член суда, полковник юстиции Лихачев спросил Шварцмана: «Вы отдаете себе отчет о том, что избивали крупного военачальника, заслуженного генерала?» На что Шварцман ответил: «Я имел такое высокое указание, которое не обсуждается». По высокому указанию перед самой войной и в первые дни после ее начала арестантами стали те, кто еще уцелел после почти поголовного уничтожения высших командных кадров Красной Армии на исходе тридцатых годов. Затевался новый грандиозный «процесс военных».
Кроме Мерецкова, в состав «заговорщиков» вошли видные конструкторы военной техники, военачальники, командующие округов и высшего командного состава Красной Армии: нарком вооружения Б. Л. Ванников, помощник начальника Генерального штаба, дважды Герой Советского Союза, генерал-лейтенант авиации Я. В. Смушкевич, начальник управления ПВО, Герой Советского Союза, генерал-полковник Г. М. Штерн, заместитель наркома обороны, Герой Советского Союза, генерал-лейтенант П. В. Рычагов, заместитель наркома обороны, командующий войсками Прибалтийского военного округа, генерал-полковник А. Д. Локтионов, заместитель начальника главного армейского управления обороны СССР С. С. Склизков, начальник Военно-воздушной академии, генерал-лейтенант Ф. К. Арженутин, заместитель начальника управления вооружений Главного управления ВВС И. Ф. Секриер, Герой Советского Союза, генерал-майор авиации И. И. Проскуров, виднейший артиллерийский конструктор Я. П. Жаубин и многие-многие другие.
Их место в судьбоносные критические дни на фронте оказалось не там, где решалась судьба Москвы и Родины, а в тюрьме! Едва ли не каждый из них, да что там не каждый, все они без исключения выдающиеся личности и писать надо о них не в статье, а в клипах, снимать фильмы, так как среди «заговорщиков» – герои Гражданской войны, участники боев в Испании, на Хасане и Халкин-Голе, виднейшие теоретики и практики военного дела, трое из них входили в состав ЦК, пятеро – депутаты Верховного Совета СССР. Это уже «второй эшелон» после того, как был истреблен первый в 1937-38 годах. А ведь Герою Советского Союза, генерал-лейтенанту авиации П. В. Рычагову только недавно исполнилось 30 лет, а как не ему было командовать советскими асами, чтобы не допустить превосходства немцев в воздухе!
24 июня 1941 года прямо на летном поле была арестована его жена, известная военная летчица, майор Мария Нестеренко – заместитель командира авиаполка особого назначения. Формула и причина обвинения и ареста: «Будучи любимой женой Рычагова не могла не знать об изменческой деятельности своего мужа».
Искать какую-то одну причину, побудившую затеять именно в этот момент безумную акцию, а, скорее всего провокацию – дело, думается, безнадежное. Запущенная на полный ход машина уничтожения кружилась по своим законам, и остановиться она уже не могла. Нужны были заговоры, диверсии, покушения, происки рыскавших повсюду врагов. Иначе страх начинал гаснуть. Иначе отлаженный аппарат подавления мог заржаветь, оказаться ненужным. Иначе Иосиф Сталин обратил бы свой испепеляющий взор на тех, кто «плохо карал».
Непраздный вопрос – знал ли И. Сталин о том, какое судилище назревает. Некоторые политики, военные утверждают, правда, с сомнением, мог и не знать. Как пишет нарком вооружений Б. Л. Ванников в своихмемуарах, опубликованных в журнале «Знамя», в его одиночную камеру в июле сорок первого года пришло указание лично Сталина «письменно изложить свои соображения относительно мер по развитию производства вооружения в условиях начавшихся военных действий». Мог ли не знать, если в разгар следствия при наличии, как хвастался 14 лет спустя, на его уже суде, Шварцман, «многочисленных показаний об их вражеской деятельности», выбитые усердиями следователей В. Г. Иванова, Н. А. Кулешова, А. А. Возулова, Э. Г. Генкина, А. Н, Марусова, И. И. Родованского и других.
И ведь по его высочайшему распоряжению были освобождены Мерецков, Ванников и еще десятка полтора видных деятелей оборонной промышленности. Этих «счастливцев» прямо из камер возвращали в свои служебные кабинеты, а иных доставляли сразу к Сталину в Кремль. Но не всех, далеко не всех. Значит, знал Верховный на каком «курорте» отдыхали его верные подданные с большими званиями и заслугами.
Из песни слова не выкинешь: зверски избитые жертвы, кроме Локтионова, героически выдержавшего все испытания, «признали» в конце концов все, чего от них добивались. Страшно читать позднейшие показания истязателей-палачей о том, как кричал, хватаясь за сердце, Ванников, как в кровь был избит Мерецков, как катался по полу легендарный герой и генерал авиации Смушкевич, как лишился сознания истерзанный генерал-полковник Штерн… «Кирилл Афанасьевич, ну ведь не было этого, не было, не было!» – умоляюще протягивая руки к Мерецкому на очной ставке, корчившийся от боли мужественный генерал-полковник Локтионов и замолкал, встретившись с его измученным и потухшим взглядом.
Склоним головы перед теми, кто не выдержал, с таким же состраданием и пониманием, что и перед теми, кто устоял. Доверившись лучшему знатоку этих дел всемогущему Лаврентию Берии, который давал показания на следствии: «Для меня несомненно, что в отношении Мерецкова, Ванникова и других применялись беспощадные избиения, это была настоящая мясорубка. Таким путем выбивались клеветнические показания».
Назвав тех, кто ему нужен, и, стало быть подлежит освобождению, промолчав об остальных. Сталин сделал выбор, а Берия, хорошо понимая Учителя, решил, что дальше можно действовать по собственному усмотрению. Те, в чью преданность верховный верил, из врагов народа – шпионов и диверсантов – сразу же превратились в военачальников самого высшего ранга. Мерецкова перед освобождением вызвал Меркулов – правая рука Берии. Присутствовавший при беседе следователь Тихонов вспоминал: «Мерецков сказал ему: Всеволод Николаевич, раньше мы запросто встречались, а теперь я боюсь вас». На это Меркулов только усмехнулся. Он имел основания усмехнуться: сила и власть остались все в тех же руках. У Берии и компании. Не надо забывать, что чуть ранее из этой «мясорубки» вышел другой видный полководец – К. К. Рокоссовский, будущий герой обороны Москвы и маршал Советского Союза. Который почти три года находился под жестким прессом следователей, под почти ежедневными допросами, пытками, нечеловеческим издевательством, добиваясь так же от него, чего он не совершал. И только благодаря мужеству, стойкости, воле крепкого характера удалось Константину Константиновичу выстоять и отбросить все обвинения, а страна получила выдающегося полководца.
Но то, что произошло в октябре месяце 1941 года, когда враг стоял под Москвой, и решалась судьба не только Второй мировой войны, а судьба самого Советского Союза, произошло событие, которое ужасает еще и сегодня. И эта мрачная тайна октября сорок первого мало кому известна. И с помощью журналиста-исследователя, историка Аркадия Ваксберга попробуем ее раскрыть и сделать достоянием, пусть и запоздалым, читателей и населения.
Фашисты приближались к Москве. В ночь с 15 на 16 октября центральный аппарат НКВД эвакуировался в г. Куйбышев (Самара). Туда же перевозили и важнейших подследственных – главный «объект этого аппарата». Вдогонку с курьером для спецпоручений полетело письмо Берии: следствие прекратить, суду не предавать, немедленно расстрелять. И список – двадцать пять человек.
Их искали еще неделю: даже «особо важные» затерялись в толпе согнанных среди арестантов. Рядовые следователи приказа еще не получили и не знали об его существовании и продолжали «работать».
27 октября Родовенский еще «допрашивал» Арженухина, 28-го утром Райцес – Марию Нестеренко. Неожиданно появился особо доверенный Берии – Родос: «Пошли!» – без объяснений. Через несколько минут пять закрытых машин выехали из ворот тюрьмы и уехали в безмолвие. Куда?
«Акт. Куйбышев. 1941 год. Октябрь. Мы, нижеподписавшиеся, согласно предписанию Народного комиссара внутренних дел СССР, генерального комиссара государственной безопасности тов. Берия Л. П. от 18 октября 1941 г. за № 2756/Б привели в исполнение приговор о ВМН (высшая мера наказания) – расстрел в отношении следующих 20 человек осужденных: Штерн Григорий Михайлович, Локтионов Александр Дмитриевич, Смушлевич Яков Владимирович, Савченко Георгий Косьмич, Рычагов Павел Васильевич, Скриер Иван Филимонович, Засосов Иван Иванович, Володин Павел Семенович, Проскуров Иван Иосифович, Слизков Степан Осипович, Арженухин Федор Константинович, Каюков Матвей Максимович, Соборнов Михаил Николаевич, Жаубин Яков Григорьевич, Розов Давид Аронович, Розова-Егорова Зинаида Петровна, Голощекин Филипп Исаевич, Булатов Дмитрий Александрович, Нестеренко Мария Петровна, Фибих Александра Ивановна. Подписали: старший майор госбезопасности Родос, старший лейтенант госбезопасности Семенихин».
Вот в каком времени жили и работали советские люди: майор и старший лейтенант решали судьбы выдающихся генералов, Героев Советского Союза, видных конструкторов современной техники, и ни в чем не повинной военной летчицы, майора Марии Нестеренко. За то, что она была любимой женой и военным другом заместителя наркома обороны, Героя Советского Союза, генерал-лейтенанта авиации П. В. Рычагова. А ведь все они еще только начинали писать свою историю, историю Звездную. Потому что у Берии была неограниченная власть, данная ему самим товарищем И. Сталиным.
Пятеро других оказались в Саратове. Их расстреляли тогда же за городом. Среди этих пяти был и Михаил Сергеевич Кедров, член партии с 1901 года, старейший чекист, друг и ближайший сподвижник Дзержинского, незадолго до того оправданный Военной коллегией Верховного суда. Однако в архиве вместо оправдательного приговора лежит составленный задним числом документ об исполнении несуществующего приговора к расстрелу.
Кому мешал этот заслуженный, авторитетный чекист, кроме которого никто не мог сказать слово о несправедливой чистке в партии и в армии, преследованиях видных деятелей партии, а затем и высшего командного состава. Вот и пришлось ему испытать горечь тех, о ком он замолвил слово. Запомним эту дату – 28 октября 1941 года. Фашисты у стен Москвы. Блокирован Ленинград, под пятой оккупантов Украина, Молдавия, Белорусссия, Прибалтика. Но именно в этот день гремят заглушаемые моторами грузовиков залпы под Куйбышевым и Саратовом, где уничтожались ни в чем неповинные полководцы, командиры, создатели современного оружия. Трое гибнут вместе с женами. И от кого? От своих! Сколько их было – жертв репрессий и беззаконий? Любая цифра, которую сегодня называют, конечно, не может быть точной. Цифрой занимаются историки и ученые. Но ведь за каждой «единицей или двойкой», ее составляющей – оборванные жизни. А за всеми вместе – миллионы прямых потомков: дети, внуки, правнуки. Где им оплакать погибших? Никто не знает, где их могилы, где оборвала пуля их жизнь? Куда принести цветы? Куда прийти поклониться и помолчать? Где рассказать молодежи о трагических этапах великой нашей истории? А если о том, что неполно рассказано в этой статье, был и второй эшелон, после того, как был истреблен первый, а он был еще более жестоким и наиболее массовым.
Когда сразу после раскрытия в Красной Армии «военно-фашистского заговора» во главе с маршалом Тухачевским развернулась «работа» по разоблачению участников заговора и причастных к нему лиц. Это превратилось в широкую кампанию, подогреваемую призывами к повышению политической бдительности. Дело дошло до того, что не могло быть ни одной воинской части, в которой бы не было заговорщика. И нетрудно догадаться, каких масштабов достигли репрессии в армии. И хотя и есть официальные данные о потерях командного состава в Красной Армии с мая 1937 года по сентябрь 1938 года, в которые трудно поверить, а вот где найти данные, где нашли свой смертный час эти безвинные защитники Родины, есть ли их захоронения или могилы – до сих пор в большинстве неизвестно. А это тоже большая тайна нашей трагической истории. И это особая тема и для разговора, и для будущих публикаций.
Но место, где 28 октября сорок первого года бандитски расправились с военачальниками, конструкторами и героями, оно-то как раз и известно. Это поселок Барбыш – как написано в деле, там находился тогда так называемый спецучасток УНКВД по Куйбышевской области. И вот напрашивается вопрос: кто мешает местным органам власти проявить благородную инициативу и отметить это место хоть каким-то монументом? Неужели заслуженные люди страны не заслуживают этого. Ведь памятник Неизвестному солдату в Москве не мешает ставить памятник тем, кто известен, благородное дело – только начать.
Говоря о тайнах октября 1941 года, нельзя забывать и о тайнах августа и всего 1950-го года, когда после Победы в Великой Отечественной войне началась зачистка высшего командного состава, возомнивших себя победителями и осмелившихся, пусть и в узком кругу, «болтать почем зря и о чем они не должны думать» – о репрессиях, а это уже преступление, измена Родине. Кроме того, Верховному нельзя не отказать в его чекистской логике: он прекрасно понимал, что его неограниченной власти реально могут угрожать только военные, и поэтому он, опережая события, бил по их сплоченности, авторитету у народа, используя старый метод и опыт, дробя чекистскими пулями маршальские и генеральские затылки в 1950 году. Но это особая статья.