Но вот позади рощи образуется беловатый фон, начинается рассвет, тень сбегает с земной поверхности и быстро отступает вдаль. Сначала мы различаем подробности только внутри нашего стана, а потом становятся доступными зрению и дальние планы. На нашем стане остались только последние телеги, на которые торопятся сложить наши постели, части наших импровизированных палаток и посуду, которая служила нам при вчерашней последней трапезе, да остался еще тарантас, в котором поедет султан Чингис с байбиче и двумя внучками, девицами Чаукебай и Тума.
Пространство впереди нашего стана усеяно рядами движущихся телег; передние телеги уже вытянулись в одну линию и идут по дороге, но это еще не самые передние ряды, тех, конечно, уже не видно: они скрылись за неровностями почвы и за березовыми рощами. Самые задние ряды еще не вышли на дорогу, они вразброд тянутся и справа, и слева, как ручьи к общему руслу.
Там, где были раскинуты станы Альджановцев и Чепеевцев, видны только кучки оседланных лошадей и копошащихся около них пешеходов. На нашем стане тоже готовые лошади стоят связанные и ждут седоков. Мы ищем первого солнечного луча. Кокуш с двумя ассистентами будет совершать на разостланных на земле халатах утренний намаз.
Лошади, которые пойдут сегодня под седлом, все переловлены; табун стоит спокойно, точно тяжелая черная масса лежит на земле; но вот эта масса дрогнула, двинулась вслед за телегами, лошади захрипели и зафыркали, два пастуха, как два маятника, замотались позади задних рядов, и табун тоже начал удаляться. Тронулись и тарантасы с киргизскими дамами; легкой рысцой догоняют они караван и перегоняют его.
По окончании намаза мы, немногие отставшие от каравана, садимся на лошадей. Султан Чингис, как я уже сказал, несмотря на свои 85 лет все еще кочует верхом на лошади, но на этот раз он сел в тарантас, а своего коня и свое седло из любезности уступил мне; Якуб тоже сел в тарантас, а седло свое уступил моему товарищу г. Султан-Газину. Мой конь был белый, красивый, самый высокий во всем табуне, с мягкой, ласкающей, как мелодия, походкой. Беда была только в том, что при маленьком моем росте мне было трудно садиться на такую высокую лошадь. Я не мог обойтись без посторонней помощи; мне приходилось чуть не выше моего темени поднимать свою ногу, чтобы вставить носок ее в стремя, причем если бы мне не помогали, я упал бы навзничь, прежде чем вдеть ногу. Помогали мне таким образом: прежде всего подпирали мне ладонями спину, а потом брали мою ногу и всовывали ее в стремя. Конечно, взгромоздившись на высокого коня, я в течение перехода чувствовал себя беспомощным; при других условиях я с охотой отказался бы от езды на такой башне, но в этом случае было бы бестактно просить о смене лошади: это значило бы не оценить, как следует, ласку хозяина, который меня пожаловал собственным конем. Да, кроме того, езда на таком чудесном коне имела большую прелесть — она вызывала в седоке спокойное настроение.
Кокуш был начальником нашего движения, колонновожатый, центральная фигура кочевки. Во время пути к нему подъезжали родственники, племянники султана Чингиса, здоровались и ехали рядом, составляя его свиту. Многие из членов этой свиты везли на руках ловчих соколов и ястребов. Всегда к этой компании присоединялся также мулла, ведя в поводу лошадь, на которой в детском особого устройства седле ехал его пятилетний сын, привязанный к седлу.
Аул двигался в таком порядке: по дороге или вдоль ее по степи шли телеги, запряженные быками, и тарантасы, запряженные лошадьми. Влево от обоза шли лошади, вправо — бараны. Наконец, небольшой фронт из всадников с Кокушем во главе держался либо вправо, либо влево от обоза.
Современная картина кочевки не дает понятия о том, как кочевали здешние киргизы прежде, когда в здешнем крае киргизы держали верблюдов. Лет двадцать как это животное здесь уже не разводят. В период верблюдоводства багаж обычно перевозился на верблюдах; на быках перевозили только кухонную посуду. Вьюки на верблюдах покрывали коврами. Каждую связку из семи или восьми верблюдов вела обыкновенно молодая замужняя женщина в «соуколе», т. е. в высокой остроконечной шляпе, убранной серебром, маржаном и жемчугом. Кочевка была наряднее, и толпа всадников была многочисленнее. Теперь блеску много убавилось. Быки, идущие в оглоблях, далеко не так величественны, как верблюды.
Интересно, что, хотя способ передвижения существенно изменился, роль женщины осталась прежняя; прежде она кочевала при багаже, и теперь тоже при багаже; только прежде она ехала верхом на лошади и вела верблюдов; теперь она сидит на козлах и правит быком. Эти женщины, сидящие на возах, с головами, покрытыми белыми «джавлуками», придают оригинальный вид киргизскому обозу. В особенности странно видеть, что и на козлах тарантасов, в которых перекочевывают киргизские дамы, тоже сидят киргизки в белых «джавлуках» и правят тройками лошадей. Когда быт изменяется, нередко некоторые манеры и фасоны остаются при новых формах быта, хотя существование их не оправдывается потребностями; так, резиновые калоши почему-то делаются с ложными рантами, как будто из подражания калошам из кожи.
Подвигаясь таким образом к северу, мы, наконец, подошли близко к урочищу Серембет. Оставалось верст пятнадцать или семнадцать до дома, в котором султан проводит зиму. Тут Валихановы стоят месяц, чтобы не вытравить преждевременно корма около Серембета. Прежде аул султана Чингиса приходил на это урочище позже; с каждым годом, как и все киргизские аулы, Валихановы начинают приходить на зимовку ранее, чтобы не упустить сенокосное время. Прежде, когда киргизы не косили сена, им незачем было торопиться на зимовки; они могли дольше оставаться на юге, на степных кормах, да и сами летовки были тогда южнее. Теперь с каждым годом и расстояние между летовкой и зимовкой сокращается, и уменьшается также степной сезон.
Дня за два или три до прихода на Серембет Валихановские аулы стали убывать; народ стал уходить на север, ближе к зимовкам, около которых расположены сенокосные луга; когда мы остановились на последнюю стоянку, на другой день в нашем ауле остались одни только три барские юрты, остальные юрты и шалаши с их телегами ушли на сенокосы.
На этой стоянке я познакомился с остальными двумя сыновьями султана Чингиса. Один из них — Махмуд; его аул очутился от нашего аула на расстоянии не более четверти версты. Я сделал ему визит, и мы потом очень часто виделись. Мне было очень приятно с ним познакомиться, так как он прекрасно говорил по-русски. Султан Махмуд кончил курс, как и Чокан, в кадетском корпусе, учился потом немного в Петербурге, служил на военной службе, дослужившись до чина поручика, вышел в отставку и теперь живет в степи, кочует и занимается сельским хозяйством; ни один из Валихановых не имеет такой большой пашни, как он.
Чтобы познакомиться с другим братом — Маке, я должен был съездить в Серембет. Маке нынешним летом отказался кочевать и все лето провел на зимовке. Как только мы пришли на последнюю стоянку, у нас начались частые сношения с Серембетом; люди из нашего аула стали ездить в Серембет, жители Серембета приезжали к нам. Маке давно уже заказывал сказать, что он ждет меня. Якуб пригласил меня поехать с ним вместе, и мы большой компанией верхом на лошадях отправились в гости к Маке.
Ехали почти всю дорогу между березовыми рощами, то по тенистой аллее внутри рощи, то по прогалине между рощами. На прогалинах было уже наставлено много стогов накошенного сена. То вправо, то влево от дороги были видны киргизские усадьбы или зимовки. Мы не успели еще выехать из березовых рощ, как над вершинами берез показалась желтовато-серая верхушка горы Серембет.
Березовые рощи вдруг обрезались, и мы выехали в сухую степь, которая образует подошву Серембетя. Гора перед нами во весь рост от вершины до подошвы. Мы выехали на какую-то укатанную дорогу, по которой, очевидно, немало проехало телег и тарантасов. Это дорога из Пресновской станицы, которая находится на казачьей линии около города Кургана, в город Атбасар, лежащий в центре Киргизской степи. По этой дороге мы быстро домчались до усадьбы султана Чингиса, расположенной под западным мысом горы Серембет.
Усадьба султана Чингиса состоит из большого барского дома с тремя флигелями, амбарами и мечетью. В главном доме зимой помещается султан Чингис с семьей младшего сына Кокуша, во флигелях — Маке, разведенная жена Якуба с его детьми (бывшая сначала женою Чокана) и мулла. Усадьба расположена на открытой площадке, над которой с востока возвышается гора Серембет, покрытая на этой стороне сосновым лесом, с запада большая березовая роща отделяет усадьбу от большого озера, воды которого видны между стволами берез.
Маке верхом на лошади выехал нам навстречу. Его юрта стояла в нескольких саженях от усадьбы, на окраине березовой рощи. Маке получил образование в школе глухонемых в Петербурге на Гороховой улице (он глухонемой), потом служил в разных канцеляриях в Петербурге и Омске (в Петербурге он пробыл всего одиннадцать лет), так что из всех сыновей султана Чингиса это был самый обруселый.
(Продолжение следует)