Рена ЖУМАНОВА — поэт, публицист, переводчик, член Союза писателей Казахстана, преподаватель Кокшетауского музыкального колледжа им. Биржан сала. Автор поэтических книг «Подушечка для иголок» (2015), «Сонеты к Шокану» (2017), «Стекловата» (2020). Основатель и руководитель открытого литературного клуба «BOOKPArnas» при Музее истории города Кокшетау. Обладатель диплома «За верность русскому слову» и памятной медали Московской городской организации Союза писателей-переводчиков. Лауреат VI Международного литературного фестиваля «Славянская лира» (г. Минск). Дипломант Всероссийской историко-литературной премии «Александр Невский».
_________________________________________________
«Как говорила Апа…». «Апа бы сказала… ». Кладезь народной мудрости, знаток хлестких поговорок и смачных пословиц. Все эти «семіз дікті қой ғанакөтереді» и прочие вкусно звучащие выражения в нашем семейном обиходе – от нее. Остроумная и остроязыкая. Смешная. Мудрая. Такой она предстает в рассказах мамы. Мне, увы, глубоко ее узнать не довелось. Когда Апы не стало, я училась во втором классе. Для меня она была малопонятная апашка, к которой мы захаживали в гости.
Она носила платок, длинные платья, велюровые камзолы, мягкие сапожки мәсi, на которые, выходя на улицу, натягивала галоши. Двери ее однокомнатной квартирки были всегда открыты для всех. Меня, еще в садиковском возрасте, иногда оставляли у нее, на несколько часов. Апа пыталась угощать. «Мынаны жейсiн ба?» – и извлекала из стола-шкафчика блюдечко с изюмом. Я воротила нос.
– Жемеймiн!
Она вздыхала, убирала изюм. Доставала кусок торта, купленного в кулинарии.
– Жемеймiн! – привередничала я.
Апа, всё так же вздыхая, покорно прятала тарелку с тортом. А я с сожалением думала: торт-то ведь вкусный, наверное…Но, не знала, как сказать: «Буду». Помнила только формулу отрицания.
У Апы было скучновато. Не наблюдалось ни игрушек, ни телевизора, ни книг. На входе в комнату, рядом с большим сундуком лежало нечто, чем она подметала пол. Называлось «қанат». Я его боялась. Смутно понимала, что это часть чего-то, бывшего некогда живым. Позже мне объяснили, что это всего-навсего гусиное крыло. Апа не признавала веников и щеток.
Высоко, близко к потолку висело под углом большое зеркало. Я ложилась на корпешки у противоположной стены, на спину, пристраиваясь так, чтобы видеть в зеркале отражение пола, устланного полосатой алашой. И представляла, что хожу по потолку. Перешагиваю через неимоверно высокий «порог». Так я подолгу забавляла сама себя. Ещё у Апы была небольшая сумочка из светло-коричневой кожи, в которой хранила она документы и фотокарточки. Сидя на ее высокой кровати, я рассматривала содержимое сумки.
Заходила соседка по подъезду, простая русская старушка. Рассказывала новости. Апа, практически не говорившая по-русски, всё же как-то общалась с нею. Кажется, пыталась объяснить, кем же я ей довожусь. Что вот, мол, когда-то она воспитывала маму этой девчонки, когда та со своими братом и сестрой лишились родной матери.
– Так что ж, у ней мать померла, что ль? – спрашивала, глядя на меня, бабулька. «Не знай…», – бессильно отмахивалась Апа, не имея достаточного запаса слов для столь сложных историй…
…В сорок седьмом, когда мой дед Сейтжан Елеусызов похоронил свою первую жену Александру Михайловну, на его руках осталось трое детей. Их первенец Роза, подросток, восьмилетняя Инна – моя мама, и Леон, родившийся за полгода до начала войны. Дед часто уезжал в командировки, с детьми нужно было что-то решать. И перед очередным отъездом он привез из родного Жыланды Айшу, жену своего двоюродного брата Али. «Выписал из аула», – так мы иногда в шутку говорим, проводя смутные параллели с какими-то выписанными из деревень книжными няньками. Айша не говорила по-русски, дети же, в свою очередь, совсем не понимали казахскую речь. Айша-апа казалась им ворчливой, страшной старухой. Одна из многократно слышанных от мамы историй – рассказ о том, как они с дядей Лёкой утопили ведро в колодце. «Давай убежим из дому, а то она опять скажет «ленгунгуры», – испуганно предложил тогда Леон.
– «Тiлеуiн құрғыр!» («Да не сбудутся твои чаяния»), – смеется мама, – вот что это было за ругательство, а нам казалось – «ленгунгуры»…Убежали мы метров на сто от дома. Нашли пустые головы подсолнухов, выковыривали белую мякоть и ели. Решили, что вполне сможем самостоятельно прожить и так пропитаться. Но, понятное дело, к вечеру вернулись…. Апа жалела нас, укладывала с собой спать. Постепенно мы привыкли к ней. Поняли, что она вовсе и не злая….А когда папа вернулся, мы с апой уже понимали друг друга, могли изъясняться.
… Айша и Али. Апа и Ағатай. Их поженили, когда Айше исполнилось четырнадцать. Али был младше. Недаром она всю жизнь называла его «ұл» («сынок»). Дети их подолгу на этом свете не задерживались, умирали от болезней. Лишь старший из девяти, Шайзат, достиг совершеннолетия. В 1943-м бог забрал и его. Он не воевал, умер от болезни, двадцати одного года от роду. Вернувшийся с войны живым, Али вскоре загремел на два года, отбывал наказание в лагере под Карагандой.
– Его родственник мешок пшеницы спрятал. Ну, прикрал. Что потом, в совхозной жизни, считалось естественным. Чем больше украдешь, тем лучше живешь. А Агатай, как бригадир, тогда не принял мер. И кто-то донёс. А самого виновника не посадили, вот в чем ирония-то. Агатай же сам не был способен на такое. Вообще, не было в нем какой-то оборотливости, умения, ловкости. Ребячливый такой был, наивный. Чистый. «Хоть ведро-два картошки бы повез да продал на базаре», – мечтала Апа, когда по весне открывали подпол и делали «ревизию». Так уж ей хотелось свою копеечку иметь. И пенсия-то у нее была уже потом, после смерти Агатая, – смех. Двадцать шесть рублей. А минимальная тогда была – десять…. Мы Апу считали старушкой. А ей-то было всего сорок четыре года. Папины сотрудницы, соседи наши все ее уважали, называли «Айша-ханым». Красивая она была, достойная. Лёку маленького они с Агатаем обожали. Меня тоже всё: «Сары қыз, сары қыз»…
Мама замолкает. Задумывается. Ее рассказы о прошлом всегда фрагментарны, обрывисты. И так хочется склеить эти разрозненные цветные осколки в единое целое…
– Ма, расскажи про то, как к Апе отец ее приходил.
– Апа сама родом была из Теректі, а замуж ее выдали в Жыланды. Год рождения у нее в паспорте, кстати, верно был указан. Она сама всегда говорила: «Қоян жылы тудым» («Родилась я в год зайца»). Значит, замуж ее выдали в год революции. Отец у нее был обыкновенный зажиточный кочевник. В годы коллективизации на них гонения были. Он всего лишился. И вот однажды приходит к дочери, пешком. Переночевал, собрался уходить. Апа хотела ему хлеба дать с собой или пшеницы горсточку. Не взял. «Всё равно отберут. Дай щепотку соли». С тем и ушел. И больше его не видели…
Образы Апы и Ағатая отображены в замечательном рассказе кокшетауского писателя Галихана Ахметова «Астыңғы үй», вошедшем в его дебютный сборник малой прозы «Ер Жанатай» (2005). Здесь использованы настоящие имена и некоторые реалии, но во второй части рассказа начинает преобладать явный художественный вымысел. Насколько оправдан подобный метод, безрезультатно спорят литературоведы, писатели и преподаватели различных литкурсов.
Сторонники ортодоксально-художественного письма категорично заявляют, что не стоит делать из живых людей гомункулов. Дескать, мы вот абсолютно все выдумываем, и если берем из жизни что-то, то не более одной характерной черты конкретного прототипа, либо какого-то отдельного факта. Другие пишут о той хрупкой перепонке между реальностью и вымыслом, которая в жанрах нонфикшн и автофикшн очень зыбка и неопределенна. Тут можно углубиться в дебри, рассуждая о новой журналистике, ее родоначальнике Томе Вулфе и его последователях. Лично я, наверное, предпочла бы – в данном случае – чистую документалистику.
Хотя… Как поется в песне, «легко давать советы – другим, а не себе»….
Вспомнила еще одно любимое нами выражение из арсенала Апы: «Батпан кұйрық». И «сау сиырдың боғы емес» – эту пословицу мы тоже часто употребляем. Но это все, так сказать, присловья в рамках литературных норм. Апа же не упускала возможности вставить словцо и посолонее, при этом заразительно хохоча до колик в животе. «Ішім-ай, ішім-ай!» – не в силах остановиться, сквозь смех приговаривала она в таких случаях.
С ними было весело, – вспоминает мама, – мы не ощущали в доме какого-то уныния. Не чувствовали себя полусиротами. Апа и Ағатай как-то незаметно окружили нас теплом и уютом полноценного семейного очага. Сами обделенные детьми, всю нерастраченную любовь они изливали на нас. Баловали. И язык мы бы не знали свой, если б не они…
Сейтжан-ата, поселив Али и Айшу в своем доме, совершил мудрый и правильный шаг. Сам оставшийся сиротой в семилетнем возрасте, не помнивший даже смутно своих родителей, он на собственной шкуре испытал всю горечь сиротства. Но бесприютным он не был. Совсем еще юный Али, к тому времени уже обзаведшийся семьей, забрал двоюродного братишку к себе… Теперь же хозяином очага был он, овдовевший Сейтжан Елеусызов. Педагог, исполкомовский работник, директор библиотеки, уполномоченный Совмина СССР по делам религиозных культов. Ничего, по его же собственным словам, тяжелее пишущей ручки до войны не державший. Понятно, что Али и Айша стали его надежным тылом.
Сейтжан, Секе, как его уважительно величали, был для них непререкаемым авторитетом, надеждой и опорой. Светом в окошке. Любовь и благоговение – пожалуй, это были основные их чувства по отношению к нему. «Ұл, барып келші, барып келші», – обеспокоенно подгоняла Апа Ағатая, если Секе долго не спускался вниз (они жили в двухэтажном домике, где-то в районе моего музколледжа). Так же сильно беспокоились, когда он задерживался в гостях. В такие вечера Апа не позволяла Ағатаю зайти в дом, заставляя его поджидать и встречать брата на улице..
– Вместе с Апой у нас появились две её коровы. Одну мы съели в ту же зиму. Апа, до сих пор помню, сделала очень вкусный шужык. Вторую корову держали для молока. До появления Апы у нас недолго была приходящая домработница. Которая таскала из дома все, до чего добирались ее руки, по мере сил и возможностей. Дочку свою отправляла с нами в кино, а сама в это время проворачивала делишки…
Мама улыбается, рассказывая об этом эпизоде без возмущения и с сочувствием.
– Продукты исполкомовским выдавали по талонам, сразу помногу… Конфеты-подушечки…Потом уже Апе было в диковинку, что мы едим их совершенно бесконтрольно. Она это дело пыталась регулировать. Прятала сладости в тумбочку, под замочек. А в тумбочке той… не было дна! Роза доставала мешочек снизу, и мы долго таким вот образом водили Апу за нос…
В рассказе «Астыңғы үй» есть эпизод, когда Апа с Ағатаем читают намаз. В действительности же Али не молился, а вот Айша, на самом деле, всю жизнь, невзирая ни на что, совершала пятикратную молитву. И даже исполняла нараспев, по словам мамы. Все образование Апы на этом и заканчивалось. Молитвам выучилась в детстве у аульного муллы. Писать и читать не умела. С грехом пополам выводила букву «А» – такая у нее была подпись. Али же был грамотен, читал газеты, писал, мешая латиницу и кириллицу. Дед пристраивал его на простые работы. Дворником, например.
Апа с Ағатаем мне не достались. Только моей сестре. До трех лет Галя не говорила по-русски, и родители – наивные люди! – всерьез опасались за ее адаптацию в садике. Думаю, тут всё понятно. Наш северный асфальт никаких вариантов не оставлял. Вскоре Галя бойко болтала по-русски, постепенно забывая родной, подаренный ей Апой и Агатаем, язык. Из теплых семейных воспоминаний наших старших мне по-особенному запал в память один момент, словно четкий черно-белый снимок отпечатавшийся в моем сознании.
Папа уводит маленькую Галю в детсад. Ағатай бежит за ними и машет вслед…
